"- Аккуратно, Никки! Порог..."
А еще целый метраж прихожей и зала, тупое ноющее беспокойство где-то глубоко под швами и неловкое размещение себя на диване. Все это в дополнение к ступенькам у подъезда, паре метров от машины до дверей, сконфуженным прихрамываниям сквозь орущую толпу журналистов и мутной (от снотворного и обезболивающих) голове. Всего сорок минут, не больше, но Никки чувствовала себя как столетняя помирающая бабка, которую заставили бежать стометровку. Вместо всего одной ноги болело просто таки все. А что не болело - ощущалось, как тряпка, прошедшая через суровый отжим. Рыжая даже не подозревала, что в ее не очень-то большой тушке может столько всего болеть и причинять неудобства.
И это выводило из равновесия. Художница боялась боли еще с самого детства, когда не единожды попадала под горячую руку очередного отчима. Ожидание боли, знание, что сколько бы ты не цеплялась за плечо брата, но каждое следующее движение разорвет в теле новую гранату, было даже еще хуже этой самой гранаты. Никки пересиливала себя ради каждого нового шага. Кусала губы, и спустя миг страха и нерешительности наконец неловко плюхалась в лужу боли. Что бы еще раз замереть и повторить пытку вновь.
Но рыжая упрямо продолжала хромать вперед, опираясь на уродливую трость, которую ей всучили в больнице. И делать это самостоятельно, смущенно отказавшись от предложения донести ее. Не хотела пугать и волновать братика, ведь ему и так предстояло терпеть слабую мелкую, а так же хвост из полоумных журналистов и просто городских психов, который она за собой приволокла.
Ойкнув, рыжая тоскливо проводила взглядом тумбочку в прихожей, на которую можно было бы присесть и передохнуть. И потащилась за братиком дальше. Еще чуть-чуть.
- Кошмарно. Чувствую себя старухой! А я ведь всего-то прошла шагов тридцать-сорок, - Недовольно пожаловалась бледная девица, облизнув искусанные и пересохшие губы. Улыбнулась, показывая, что жалуется не всерьез и все не так плохо. Что бы Адам не нервничал. Она же знала, что он наверняка нервничает. И от этого на душе становилось тепло и приятно. Но и ужасно стыдно. Сжала его пальцы в ответ. Уже гораздо увереннее, чем в больнице. - Ага, лучше в регби сразу, что уж! Или борьба без правил?
Высвободив ладошку, легко ткнула братика в бок, щекотя. Как можно увереннее улыбнулась. Вышло криво и блекло.
- Есть хочу немного, - закончила она, чуть помедлив. На самом то деле, есть она хотела не очень, но так Адаму наверняка будет спокойнее. Ей не сложно впихнуть в себя кусок-другой, что бы братику было приятно. Замерла, глядя брату в глаза, чуть подалась вперед, словно желая прижаться своим лбом к его, но как-то рвано замерла, поджав губы. Побеспокоила швы. - Спасибо тебе.., - Наконец смогла произнести. Впервые за все эти дни, что эта мысль не давала ей покоя. Но вокруг все время были какие-то чужаки. - Что не бросил меня там и забрал.
Все же подалась вперед, мимолетно коснувшись бледными губами лба брата, и тяжело распрямилась. Ну точно старуха!

Таких как Никки в приемных семьях называли "невидимками". В основном, всем было глубоко плевать на таких приемышей. Пока они не причиняли каких-либо проблем. И рыжая уже давно сжилась с этой ролью. Продолжала оставаться невидимкой в институте, на работе. Тихая, стеснительная и достаточно милая девушка, руки которой почти всегда перепачканы краской. Но даже сама она уже видела в этом фальшь. Она интуитивно чувствовала, что что-то изменилось. Жестокая и извращенная красота рваной раны, битого стекла, пожарища и колючей проволоки становилась все навязчивее. Привлекательнее. Она приходила к Никки в, тяжелые от снотворного и медикаментов, сны. В виде вшитых под кожу вора четвертаков, лжеца, разделенного толстыми прутьями решетки на множество кусков. Ровных и не очень. Собственных рук, выпачканных кровью, вместо привычной краски. Эти сны должны были пугать девушку, наводить ужас и заставлять бросаться под купола церкви? Черта с два. Ей хотелось взяться за кисти.
"...и чувствовать себя, как обычно, тоже." - Возбужденная психика цепляется за каждое слово, ищет то, что хотелось бы услышать. Никки криво улыбается, глядя на братика. Интересно, он все еще считал бы так же, если бы знал, что творится в ее голове? Вряд ли. Ведь братик очень правильный, он служит закону. И если рыжая не хочет его потерять, ей стоит держать свою...чудаковатость при себе.
- Да что ты? А я и не заметила! - Усмехнулась Никки, вздернув рыжие брови и округлив глаза. Она бы сделала так и раньше, хоть и выглядело бы это более естественно, чем сейчас. Может она не так уж и изменилась? Ведь все так же хочется греться о руку братика, чувствовать его прикосновение. Какой-то основной инстинкт, позволяющий понять, что она все еще здесь. И она все еще она. Беспокойство на время отступало. Гораздо больше, чем от осознания того, что на дне ее сумки лежит небольшой охотничий нож. - А костыль за железо считается? Потому что если нет, то единственный шанс - я буду держать железо, а ты будешь таскать меня вместе с ним.
Кивнув в ответ на слова братика, рыжая ненадолго осталась на диване одна. Ну а куда бы она делась, в ее то состоянии? Тихо цокая когтями по полу, подошел Тайсон. Повел носом, позволил почесать себя за ухом. Для него рыжая тоже была все такой же. И это было даже хорошо. После случившегося - Никки предстоит жить с тем, что тихо щелкало в ее мозгу. Но не ее близким. С ними все будет в порядке. Рыжая расслабленно улыбнулась.
Удивленно хлопнула ресницами, когда сверху на нее упало нечто теплое мохнатое и уютное. Плед. Повозившись, девица постаралась выпутаться из-под него, по крайней мере что бы ворсистое чудовище не лезло в глаза и нос.
- Не, - короткий ответ на оба вопроса и уверенное движение головы. В ноге все еще разрядами тока пульсировала боль, но теперь уже можно было терпеть. Главное - не шевелиться. То же желание возникло и после вопроса Адама. Его взгляд, голос...Никки судорожно втянула воздух, нервно облизала губы. Закрыла глаза, сжав ладонь братика. Запоминала. - Я не знаю.., - Наконец тихо отозвалась Никки. В этот раз она не врала Адаму, ей просто не хватило духу сделать это еще раз. Рыжая стремительно мрачнела, а в глазах поселилась какая-то обреченность. И правда, ведь ей с этим жить, хоть Никки и пыталась считать, что все ерунда. Она дышит, двигается, улыбается и видит Адама. Но все же, второе марта задело что-то гораздо глубже, чем она сама думала. - Я знаю, как бредово это звучит, но я ничего не могла поделать. Словно не я была, - Замолчала, низко опустив голову, так что бы братик не мог видеть ее лица. Голос прозвучал тихо и глухо: - Думаешь я все-таки сошла с ума, да?

Вздернуть рыжие брови, поднять голову, вопросительно глядя на братика. Слабая улыбка, казалось бы прочно приклеенная к губам, тает и блекнет, как капля краски в стакане воды. Странно. Ведь Никки всего лишь хотела не волновать братика, показать ему, что она все та же, что все хорошо. Разве это плохо? Просто хотеть, что бы ее близкий человек не пачкался в той грязи, что сейчас творится в ее голове? Постараться быть такой, как прежде. Ради него. Девушка удивленно приоткрыла губы, во все глаза глядя на говорящего Адама. В какой-то момент четко осознала, что речь то уже не о ней, а о самом копе. Рыжая замерла, слушая. Впитывая. Ведь он говорил о своем опыте, о той сетке шрамов, что опутывала его тело. Иногда, когда рыжая украдкой разглядывала старшего или пыталась его рисовать, ей начинало казаться, что эти бледные полосы ушли значительно глубже, чем просто в мягкие ткани тела. Первые месяцы после того как он вернулся, девица видела их даже в почти черных глазах мужчины. Но так и не знала, что они значат, откуда они и как действительно повлияли на ее братика. Адам отказывался рассказывать и каждый раз неизменно мрачнел, а Никки в бессилии сжимала кулаки и бледнела. В результате, студентка решила больше не затрагивать эту тему. Никогда. И попытаться заместить этот негатив чем-то более приятным и солнечным. Если это единственное, чем она могла помочь - она это сделает.
Сложно сказать, получилось ли у нее. Тему Ирака больше не поднимали, но с каждым месяцем они виделись все реже. А при встрече Адам был привычно молчалив. И вот сейчас он сам приоткрыл дверь в этот темный угол прошлого. За какую-то минуту сказал больше, чем за все два года. И все ради нее, своей младшей сестры. Показывал, что понимает ее, знает что творится в голове. Как с жутким скрежетом выворачивается что-то, меняет все, даже угол зрения. Когда коп сказал, что все это может поломать и он знает об этом на своем опыте, она стиснула зубы.
Но что делать, если эти изменения вряд ли можно будет спокойно рассказать психологу? Рыжая сомневалась, что все ограничится невинной манией преследования или чем-то вроде паранойи. Это братик тоже понимал?
- А что если...Изменится что-то? Если я изменюсь? - Художница не спорила. Если Адам был уверен в чем-то и обещал это, значит так и будет. Рыжая верила, но все же боялась.
От его рук на своем плече, заботы и тихого голоса над ухом поневоле опускал шерсть на загривке весь приобретенный букет паранойи. Никки прекратила заламывать пальцы под пледом и прижалась к плечу брата. Становилось тепло. И не из-за того, что наконец согревался кончик носа, а откуда-то изнутри. Так всегда случалось, когда Адам обнимал ее. И раз это не изменилось и сейчас, может все и правда будет хорошо? Все как раньше.
- Правда? А что говорили те, кто..меня остановил? - Отстранилась, выглядя чуть испуганной. Но по крайней мере, значит не она одна испытывала это. Возможно есть шанс, что все пережили тоже самое? - Но зачем это кому-то? Это было паршиво...Ты правильно сказал - собственное тело подвело. И я ничего не могла с этим сделать, - Виновато опустила взгляд, вновь зарывшись носом в плечо мужчины. - Он же еще может вернуться...
"Прошу..."
- Адам, - Художница сжала пальцами ткань футболки брата и зажмурилась. Как она могла думать обо всех этих утопающих в крови стеклах, перекошенных лицах и остром лезвии охотничьего ножа, если ее брат так о ней волновался и так в нее верил?
Никки уверенно кивнула:
- Если поможешь. Мне без тебя не справиться.