[NIC]Виктор Зсасз [/NIC][STA]Liberate tutame ex inferis[/STA][AVA]http://savepic.net/3613668.png[/AVA][SGN]Ведь убийство — это всё равно, что поздороваться за руку со Смертью и сказать ей:
«Что моё — то твоё». ©[/SGN]Они называют это манией. Непреодолимое, жгучее желание убивать. О, как они ошибаются! То не болезнь, а подлинный зверь, запертый на тысячу замков, чудовище, томящееся за сотней стальных решёток в стенах твоего разума. Оно рычит, беснуется и рвётся наружу. Дай ему лишь раз испробовать крови, лишь раз позволь вкусить чужого страдания, — и никакая на свете сила не сумеет загнать его обратно в темницу. Оно будет требовать снова и снова, чтобы ты утолял его неистребимый голод. Это бездонная чаша, которую нельзя наполнить.
Иногда у этого демона бывает имя.
У твари, что терзала Виктора Зсасза, была сотня имен. Сто сорок два имени. Сто сорок два рта на его изрезанном шрамами теле. И маньяк помнил каждое.
Двадцать шесть — Лили Грэйс; милая малышка Лили, девчушка с глазами, словно два василька. Ей было шесть. Он душил её, и видел, как в этих глазах меркнет свет жизни; как синеют маленькие пухлые губы; как холодеют тонкие пальчики. Он обнимал её, будто куклу, свою маленькую мёртвую любовь. Здесь, на левом запястье — теперь она всегда с ним. Он зовёт её Лу.
Пятьдесят семь — Гарри Ллойд. Тощий, высокий, нескладный парень. Бедняга Гарри сдыхал долго и мучительно, лежа на грязном асфальте с распоротым животом. Виктор пожирал его плоть, как ненасытный дьявол, чтобы стать единым целым с возлюбленной жертвой. Шрам на шее почти затянулся, но убийца до сих пор в своих тревожных сновидениях иногда чувствует вкус сырого мяса на губах. Человеческое мясо на вкус напоминает телятину.
Номер сто три — безымянная блондинка. Дурнушка, угловатая и худая, похожая на мальчика, — ему она казалась прекраснее всех на свете, когда дыхание смерти баюкало её труп на руках убийцы. Так сладко было после резать ножом свою грудь. Не зная истинного, маньяк дал ей другое имя. Он звал её просто «Мой Ангел».
И все они теперь говорят с ним. Его мёртвые дети. 

«Виктор...»

Он просыпается от того, что его снова терзает голод. Моргает, выбирается из своего угла и начинает бездумно ползать по полу, на четвереньках, словно большое тупое животное. Убийца не осмеливается поднять головы, он привык не смотреть наверх — туда, где день и ночь, лишая сна и покоя, горит свет электрической лампы. Слепящий, невыносимо яркий, выжигающий глаза и мозг. И зачем ему, право, зрение? Здесь нет окон. Сюда никогда не проникает солнце. Дверь — прозрачная стена из пеногласа, в шесть дюймов толщиной, чтобы удержать то зло, что заперто внутри. Чтобы всегда был на виду. Ему ненавистно, когда эти ублюдки в белых халатах смотрят на него, со смесью презрения и страха, тычут в него пальцем. Такие невоспитанные. Такие злые. Маньяк шепчет под нос беззвучные проклятья. Бритая голова медленно качается из стороны в сторону.

Свет гаснет, и мир вокруг превращается в сплошное чернильное пятно. Сначала Виктору чудится, что он действительно ослеп; но потом до слуха доносится щелчок открывшегося электронного засова, и маньяк понимает, что произошло. Ток, как кровь по жилам, бегущий по проводам, пронизывающим старое здание, перестаёт питать сердце Аркхэма. Это Аркхэм ослеп. Это Аркхэм уснул. Он больше не властен над своими узниками.
Убийца стоит на пороге и тяжело переступает с ноги на ногу, не решаясь покинуть границ своей тюрьмы. Словно пёс, которого впервые спустили с цепи. Говорят, те, кто слишком долго был разлучен со свободой, в конце концов начинают опасаться её пуще плена.
Наконец, он выходит из камеры, воровато озираясь кругом и настороженно прислушиваясь к каждому звуку. Крадётся по коридору. Ноги его не держат, руки дрожат; мужчина не различает дороги, бредя по наитию, шатаясь, как в хмельном дыму, — от слабости, от истощения, с непривычки, что снова может передвигаться, выпрямившись в полный рост.

Зсасз проходит мимо запертой комнаты. Вдруг дверь с металлическим лязгом распахивается настежь. Виктор молниеносно отскакивает в сторону. Скалится, морща нос, тянет раздувающимися ноздрями воздух. Он видит перед собой санитара: глаза, уже привыкшие к темноте, различают край знакомой формы. Взгляд убийцы мутнеет. От накатившей ярости жарко шумит кровь в висках. Он не слышит, как в страхе вскрикивает противник, когда тяжёлое тело маньяка сшибает его с ног, и они катятся по полу, сцепившись не на жизнь, а на смерть. Зсасз ломает ему шейные позвонки, с такой же лёгкостью, как капризное дитя ломает надоевшую игрушку, — и тот безвольно обмякает под его весом. Следом в коридор выскакивает напарник убитого санитара, и убегает куда-то в темноту. Но Зсас его уже не замечает. Он смотрит в комнату. Он видит чью-то фигуру за столом, спутанные волосы и безобразную ухмылку, застывшую на чужих губах.
Бледный абрис лица убийцы, с изувеченными яростью чертами, грубыми, некрасивыми, высеченными будто из камня, попадает в луч лунного света. Недвижный взгляд проясняется, выражая подобие интереса. Отблеск давно утраченного. Виктор хмурит брови: он лишь смутно помнит, каково это — испытывать к другому существу что-то, кроме желания убить.
Маньяк готов кинуться. Искалечить. Уничтожить. Его воспалённому, изъеденному болезнью разуму давно нет дела до того, кто перед ним: смерти достоин каждый. И всё же он медлит. Атлет шести футов ростом, с выкованным телом воина — он клонит плечи к земле, глядит исподлобья, с ненавистью и опаской на странного незнакомца, не предпринимая попытки сократить разделяющее их расстояние ни на дюйм, и готов едва ли не пятиться от него. Тигр, повстречавший на своём пути гадюку: его враг слабее, но инстинкт подсказывает убийце, что в клыках этой твари таится смертоносный яд.
Зсасз его не узнаёт.

Отредактировано Остин Картер (2013-05-11 20:00:14)